Марк Гроссман

 К 100-летию со дня рождения

...Где-то в дымке веков и событий,

В спешном шелесте суток и лет

Отыщите меня, позовите,

Я не бросовый все же поэт.

Марк Соломонович Гроссман родился 22 января 1917 года в городе Ростове-на-Дону в семье врача. В 1931 г. переехал в Магнитогорск и принял участие в строительстве металлургического комбината. Здесь он написал первые стихи и рассказы, его приняли в городскую организацию писателей — литературную бригаду им. М. Горького, познакомился и подружился с Л. Татьяничевой, Б. Ручьёвым. Работал в газете «Магнитогорский рабочий». В 1936 году окончил факультет русского языка и литературы Магнитогорского педагогического института и год работал учителем в Анненской средней школе Челябинской области. В 1937 г. приезжает в Челябинск, а в 1938 г. вышла его первая книга стихов «На границе». В конце 1938 г. Марка Гроссмана призвали в армию. Сам нарком обороны СССР К.Е.Ворошилов вручал Марку Гроссману знак «Отличник РККА», а Буденный, присутствовавший однажды на учениях, сказал о нем: «Такие офицеры должны украшать нашу армию». Через год, в 1939, направили служить на финский фронт, в армейскую газету «Во славу Родины».

Во время Великой Отечественной войны он служил на Северо-Западном фронте вместе с такими известными поэтами, как С. П. Щипачев, М. Л. Матусовский, М. А. Светлов, С. В. Михалков. Свои стихи М. С. Гроссман читал в окопах, в землянках, печатал в армейской газете «В атаку!». Не раз он поднимал батальон в атаку вместо убитого командира, писал стихи под обстрелом.

Председатель Челябинского областного совета ветеранов 2-ой Гвардейской армии П.В. Савиных в интервью с журналистом «Челябинского рабочего» в апреле 1980 года рассказывал о том, что во время боя у села Васильевки Сталинградской области «из строя выбыло сразу два пулеметчика. Минуты были критическими, ждать перегруппировки огневых средств было некогда. В это время один из сотрудников армейской газеты быстро лег за пулемет, а его товарищ сноровисто принялся набивать пулеметные диски патронами. Стреляли газетчики расчетливо. Когда контратаки немцев были отбиты на всем участке батальона, журналисты помогли отнести раненых в укрытия... Солдаты проводили их по-дружески, как равных.

Потом я узнал, что первым номером за ручной пулемет лег заместитель редактора армейской газеты «В атаку!» молодой поэт Марк Гроссман, стихи которого так часто печатались в нашей газете...

На груди гвардейца-журналиста и писателя рядом с другими боевыми и трудовыми наградами выделяются две медали «За отвагу». Уж я-то знаю, что такие награды давались непросто, особенно журналистам».

В 1943 г. известный композитор М. Е. Табачников, песни которого звучали в исполнении Клавдии Шульженко, Леонида Утесова, Марка Бернеса, обратился к М. Гроссману с просьбой сочинить слова к будущей песне. Она будет посвящена всем матерям, которым в тылу без мужей и сыновей приходится трудней, чем им на передовой. Так родилась песня «Хозяйка» - одна из популярных во время войны.

В боях журналист-гвардеец проявлял мужество, был дважды ранен, награжден медалями «За отвагу» и «За боевые заслуги». Победу встретил в Берлине.

После войны работал в Москве в редакции центральной газеты «Гудок».

В апреле 1952 г. вновь был призван в армию, в Заполярье, редактором газеты войск МВД. В 1953 г. демобилизовался и приехал в Челябинск. Здесь М. С. Гроссман занимался профессионально писательской работой. Многие годы руководил областной писательской организацией и являлся уполномоченным Литературного фонда СССР по Челябинской области. При его участии выходили литературные журналы и альманах «Уральская новь», «Южный Урал», «Уральские огоньки», «Каменный пояс» и др.

Марком Гроссманом написано и издано 32 книги стихов и прозы: «Да святится имя твое!», «Камень обманка», «Годы в огне». Есть книги о рабочих-металлургах Магнитки, о русской деревне, о медиках, о голубях. Особое место в его творчестве занимает история и жизнь Урала. «Я горжусь, что имею отношение к этому краю сильных и добрых людей», — говорил писатель. Он был и поэтом-лириком, выпустил несколько сборников стихов: «Синева осенних вечеров», «Веселое горе – любовь» и др.

  

Первым детективом многих читателей 50-х была его книга «Капитан идет по следу». 

За поэму «Цыганок» по итогам Всесоюзного конкурса на лучшее произведение о делах милиции Марк Гроссман получил первую премию (1964).

Для детей Марк Гроссман написал «Вечерние сказки сыну», которые он посвятил сыну Алеше, «Вокруг тебя» (стихи для маленьких). Подросткам предназначены его приключенческие книги «Тайна великих братьев», «Засада».

Женским сердцам близки его поэтические сборники и прозаические книги «Мой друг Надежда», «Веселое горе — любовь», «Живи влюблен».

Многие рассказы Гроссмана посвящены его страсти — голубям: «Как у нас появились голуби», «Почтовый 145-й», «Карьер — король голубей», сборник «Сердце турмана» и др. Он был членом Всесоюзного клуба голубеводов.

Самая известная книга Марка Гроссмана — «Птица — радость: Рассказы о голубиной охоте» (1955). Первое издание открывалось предисловием В. Бианки, в котором он пожелал книге облететь весь мир. Надолго запомнятся рассказы «Сердце турмана», «Чук и Гек», «На берегу Студеного моря». Эта книга учит любить свой дом, свою Родину, убеждает, что голубиная охота — не баловство, а увлекательное и полезное дело.

«Птица — радость» получила большое признание в нашей стране и за рубежом, она переведена на несколько языков. О ней высоко отозвался А. Фадеев. «Книга действительно хороша. Очень рад за вас», — сообщал он в телеграмме. В своей статье «Издано в Челябинске» («Урал», 1959. - №7) известные детские писатели Сергей Алексеев и Сергей Баруздин назвали книгу «Птица – радость» превосходной и глубоко современной. Она и сейчас современна.

Умер Марк Соломонович Гроссман 1 ноября 1986 года, но остались его книги.

Михаил Матусовский в последнем письме к Марку Соломоновичу писал: «Трудно представить, но ведь прошла почти вся жизнь. Я так ясно вижу тебя молодым, красивым, стройным, черноволосым, чернобровым. Что говорить, это не очень весело. Одно только может утешить: что остались книги стихов и еще прекрасная книга о голубях, которой суждена долгая жизнь».

Обнимаю тебя, Миша Матусовский»

На Комсомольской площади города Челябинска по проекту архитектора Е.В. Александрова установлен памятник «Танк», на постаменте которого высечены слова М. Гроссмана: «Уральцы! Вам, чьи руки золотые ковали здесь победу над врагом».

Советую почитать статью Н.А.Капитоновой «Гроссман Марк Соломонович» 

ГРОССМАН МАРК СОЛОМОНОВИЧ 

Предлагаю сегодня почитать стихи Марка Гроссмана  

Город славного Урала

Будто вылит из металла,

Будто кован кузнецом

Город славного Урала –

Со своим чуток усталым

И особенным лицом.

На посту забот и боя

В отгремевшие года

Мы сроднились с ним судьбою,

И над нами голубое

Небо мира и труда.

Наш Урал кует и косит,

Печи день и ночь горят,

И огромен сил заряд, -

Никогда не шел в обозе

Гордый город Танкоград!

Баллада об уральском танке

Носились истребители за тучей.

Кипела Волга. Мертвый плыл паром…

Горбатый, ощетиненный, гремучий

Немецкий танк поднялся над Бугром.

Он пол-Европы траками пометил,

Броней сметал он все перед собой.

И вот стоит у Волги на рассвете

От вмятин и пробоин весь рябой.

Еще мгновенье – и на этом танке

Опустят люк. Рванется танк, дрожа.

Начнут полосовать его болванки

Сосновое покрытье блиндажа.

Еще мгновенье…

Но в раскатах грома,

                              Стоявшая в укрытье до сих пор,

Рванулась из-за рухнувшего дома

Уральская машина на бугор.

Снаряд провыл. И край у башни выгрыз.

Но шел наш танк по прежнему пути.

И понял враг: не уклониться «тигру»

От лобовой атаки не уйти.

Они сцепились, траками сверкая,

Сшибая бронированные лбы.

И разошлись. И. круг опять смыкая,

Сошлись. И оба встали на дыбы.

…Мы шли вперед знакомыми местами,

Оставив на высоком берегу

Машину с опаленными крестами,

С оборванными траками в снегу.

А рядом с нами, медленно и грозно,

Весь в ранах и рубцах, без тягача,

Шел танк уральский по земле морозной,

Магнитогорской сталью грохоча.

В пути спросил один солдат другого:

- Ты, кажется, с Урала, побратим?

И руку он потряс ему без слова.

И все без слов понятно было им.

Сталинград – Котельниково, 1942

За трудовую доблесть, 1971, 23 окт.

Мы шли назад,

                     бледны от гнева.

Штыки в крови.

                     Нагрет металл.

И пепел хлеба, пепел хлеба

В глазах угрюмых оседал.

Мы шли назад. А к нам из тыла

Спешили в черный этот час

Урала яростная сила,

Твоя уверенность, Кузбасс.

Гремят гранаты бесноваты,

И душу тяжелит вина –

Мы пятимся…

Но даль расплаты

Полуослепшим нам – видна.

Псков, 1941, 8 июля

ДА БУДЕТ ВАШЕ ИМЯ СВЯТО

Орудие черно от сажи,

Почти лежит оно в снегу.

Но покореженное даже

Еще стреляет по врагу.

Его расчет стоит на месте,

Еще в лотках снаряды есть.

А дым разрывов – в перекрестье,

А танков на поле не счесть.

Свою уральцы ставят мету –

Сгорает прусское литье,

Нет, вашим танкам хода нету,

Умерьте рвение свое!

Покрыты потом руки, лица,

Ревут разрывы, душит дым.

Ты не достанешься, станица,

Заклятым недругам твоим!

Гвардейской доблести и чести

Не тронут траки и броня,

И танк, попавший в перекрестье,

Уже не выйдет из огня.

Упал один боец расчета,

Упал второй – и он не бог.

И обтекает нас пехота

Под волчьи вопли «Хенде хох!».

Уже сержант навылет ранен.

Ему кричат живые: «Ляг!».

Но он стоит и умирает…

Твое предсмертное старанье

Навек запомню я, земляк…

Да будет ваше имя свято,

Как вечный памятник трудам

От крови красного солдата,

Не уступившего врагам!

1978

МОГИЛА ТАНКИСТОВ

На берегу морском, в тумане,

Не на земле своих отцов,

Пилотки сняв, однополчане

Похоронили трех бойцов.

Чтоб им не тосковать в могиле.

Вдали от милых мест родных,

На холм машину водрузили,

В которой смерть застигла их.

Волна метаться не устала,

И лбами бури бьют в гранит,

Но танк уральского закала,

Как часовой, их сон хранит.

…Мы помним берег дальний, синий,

Гуденье гневного огня.

Спокойно спите на чужбине:

Над вами – Родины броня!

Берег Балтийского моря, 1945

ЕЩЕ В ХОДУ ШТАБНЫЕ КАРТЫ

Еще в ходу штабные карты,

Еще в упор стреляет враг,

Еще трещит, дымя, Тиргартен,

И огрызается рейхстаг.

Еще багровыми хвостами

Метут «катюши» вдоль реки,

И зависают над мостами,

Бомбя в упор, штурмовики.

Еще врага мы сталью кроем,

Но видим ясно в этот час –

Урал весеннею порою,

Где матери заждались нас.

Не взрывы видим, а могучий

Отсвет литейного двора,

И те заводы, где на случай

Куют оружье мастера.

Берлин, 1945

Рабочему классу Урала

Мы с детских лет твою носили робу,

Твои заботы чтили и права,

Твои крутые, как металл на пробу,

До капельки весомые слова.

Ты верил нам, как верят людям взрослым,

Работу дав — начало всех начал,

Ты нас, мальчишек, обучал ремеслам

И мудрости житейской обучал.

И мы росли и обретали силу,

Отчизне присягая и труду,

И доменным огнем нас прокалило,

Как прокаляет флюсы и руду.

Возненавидев скуку и безделье,

Мы шли с тобой все тверже и смелей,

И в горький час, и за столом веселья,

Живя по правде, по одной по ней.

Пусть не металл теперь точу я — слово,

Пускай мартены лица нам не жгут,

Но честный стих бетонщика Ручьева

Есть тот же подвиг и нелегкий труд.

Бывает, право: свой удел поносим

И, зря испортив множество чернил,

Себе твердим, что это дело бросим

И что предел терпенью наступил.

Но слышим голос басовитый, ясный:

– Эге ж, ребята, неважны дела,

Выходит, что учил я вас напрасно

Упорству огневого ремесла…

И больше – ни попрека, ни укора.

И вновь для строчки – страдная пора,

И безразличны вопли щелкоперов,

Шипенье гастролеров от пера.

И в добром слове обретая веру,

Ты снова – сын в кругу своей семьи,

И точишь сталь по вашему примеру,

Уральские товарищи мои.

Я ваш не потому, что я когда-то

У вас учился тайнам ремесла,

И не по праву сына или брата –

По крепости душевного родства.

Нет, не пропиской – твердостью закала

Гордился по закону на войне,

Когда рвались дивизии Урала

Через огонь и выжили в огне!

Вот почему мне дороги до гроба,

Вот почему – и долг мой, и права –

Твои крутые, как металл на пробу,

Весомые до капельки слова. 

Мальчикам Великой войны

От мешков вещевых горбаты,

От винтовок и станкачей, —

Отбиваясь, брели солдаты

В черный чад фронтовых ночей.

Молчаливые, точно камень,

Шли в крови вы и соли слез.

Я тащил вас, скрипя зубами,

По ничейным дорогам нес,

Чтоб потом, в свой черед и муку,

Плыть на ваших руках, в бреду,

По горячему, словно уголь,

Будто кровь молодая, — льду.

Мы бывали хмельны без водки —

Нараспашку рванье рубах!

И любовь моя — одногодки —

Умирали в моих руках.

Умирали: «Ах, мама милая.

Через слезы ты мне видна…»

И была вам порой могила

В час несчастный — на всех одна.

Я вас помню в кровавых росах,

Где — разрыв, а потом — ни зги,

Ваши грязные, как колеса,

Задубевшие сапоги.

Ваши выжженные шинели,

Тенорок, что в бою убит,

Ваши губы, что занемели

И для жалоб, и для обид.

Сколько прошлое ни тряси я —

Все одно и то же, как стон:

«Лишь была бы жива Россия

Под зарею своих знамен!».

Я запомнил навек и свято

Ржавый дым и ожог жнивья,

Дорогие мои ребята.

Мои мальчики, кровь моя.

Грубоватые и земные,

Вышло — голову вам сложить,

Вышло — вас пережил я ныне,

Дай бог память не пережить.

Ни забвенья тебе, ни тленья —

И надежда, и боль веков —

Легендарное поколенье

Непришедших фронтовиков.

Вас запомнят века другие,

Всей безмерной земли края,

Братаны мои дорогие,

Мои мальчики, кровь моя…

И мы живем, забыть не в силе

В. П. М.

Нам память изменяет часто,

Она, как сеть в реке годов:

Невзгоды, мелочное счастье

Уходят вскользь из неводов.

И мимо — фразы и курьезы,

И шут, что прежде был могуч,

И преданы забвенью грозы.

Над нами бившие из туч,

Иные радости пустые

Давно уж скукой холодят,

Но греют земли, где мы стыли

Годами в звании солдат,

В тех котлованах и траншеях,

Где мы любили без потерь

Девчонок наших тонкошеих,

Дай бог здоровья им теперь.

И мы живем, забыть не в силе

Ни гроз, ни дружбы, ни вины,

Ни милых девушек России,

Ни первых выстрелов войны.

Каменеют воробьи,

Серые воробушки.

Застываю от любви,

От любви-зазнобушки.

Запасенные слова

Замерзают в глотке,

Тяжелеет голова,

Пьяная без водки.

Ох, морозец нынче крут!

Борется с весною!

Забивает все вокруг

Злою белизною.

Я на улице торчу.

Выходи наружу!

Вот уж перышки пичуг

Пропускают стужу.

Шелестит метель, слепя,

Лепит в лоб занозы,

И на сердце у тебя

Снежные заносы.

Хорошо в глаза твои глядеть

(Их, такие, рок дарует вдовам), —

И себя, поникшего в беде,

Молодым увидеть и бедовым.

Хорошо ласкать твою ладонь

(Мы не часто любим и любимы), —

И почуять силу и огонь

Магмы, обжигающей глубины.

Хорошо души услышать тишь

(Слез слепых ты пролила немало!), —

Даже понимая: штиль, он — лишь

Отголосок грохота и шквала.

Хорошо, когда любовь жива

(Не забудь свидания и числа), —

И ронять обычные слова,

Полные диковинного смысла.

Хорошо угадывать и знать

(Пусть любовь старинна, как планета), —

Что ты вечно — синь и новизна

Голубого солнечного света.

Я боюсь возвышенного слога,

Оттого, в смущении хрипя,

Говорю: — Земля бедней намного

И бледнее зори без тебя.

Ах, какое все-таки везенье,

Что однажды, будто краснотал,

На тропе проселочной осенней

Огонечек твой затрепетал!

Поначалу, крохотный и хилый,

Точно искра малая в мороз,

Он тихонько набирался силы

И до неба синего дорос.

Он теперь от края и до края,

Полыхает извне и во мне,

И горю светло я, не сгорая,

На твоем нечаянном огне.

Чем чувство больше, тем слова короче.

Чем сердце чище, тем скромней язык.

Мне по душе твои скупые строчки,

К немногословным письмам я привык.

Зачем любви признания и речи?

«Люблю» — сказать друг другу в первый вечер

И у могилы это повторить.

Отгорел закат над синью,

Вьется дымка у курьи.

Пахли мятой и полынью

Губы тонкие твои.

Ты сказала, щуря очи:

— Зябко, господи спаси…

Отчего такие ночи,

Будто брага, на Руси!

Отчего фатой венчальной

Под луной блестят пески?

Чайки плачут беспечально?

Сыч хохочет от тоски?

Отчего в ночах России,

На свету своей души,

Даже бабы пожилые

Бесподобно хороши?..

Я ответил: — Видно, это

Оттого, что в лунной мгле

Наша песенка не спета,

Слава богу, на земле,

Оттого, что наше лихо

Не дает пока нам весть.

Ты косой тряхнула тихо,

Ты сказала: — Так и есть.

Ты сказала: — Наши узы

Впрок ковали колдуны…

И звезда горела в бусах,

И мерцали в косах русых

Искры первой седины.

Бабий век

Бабий век — сорок лет.

Сонных стариц — мертвых рек.

Ты вздыхаешь: — Скоро — сорок…

Ты горюешь: — Бабий век…

Для чего же эта жалость,

Будто плач перед венцом?

Ты платочком повязалась,

Девка статью и лицом.

Не роняй, как слезы, слово,

Сердце вицей не секи.

Это просто нетолково,

Это, право, пустяки.

Люди — разная порода,

Не всегда молва права.

Я подслушал у народа

Сокровенные слова.

От избытка лет страдая,

Жизнь, как прежде, славословь:

Любишь — значит, молодая.

Бабий век — пока любовь.

…На Урале, на покосе,

Есть свой срок, когда с дорог

Морось мелкую уносит

Предрассветный ветерок.

Ты забыл о тьме и стужах.

В лужах синь отражена.

Тихо рядом. Тихо в душах.

В целом мире тишина.

Жизнь пережить — не поле перейти,

И всякое случается в дороге:

Бывает, стерегут тебя в пути

Обиды, суесловье и тревоги.

Толчется за плечами шепоток,

И в кулачок хихикают соседки.

Но вновь мелькает ситцевый платок

Хмелинками вишневыми на ветке.

К своей любви идешь ты не спеша.

Ну, пусть себе немного посудачат,

Для тех, кому поет своя душа,

Все это, право, ничего не значит.

Да будет долг исполнен до конца,

Хотя тропа все круче и все уже,

И на пути — усердье подлеца

И чинное молчание чинуши.

Смешон и жалок их заспинный суд,

Их тусклый взгляд и холоден, и узок.

Живи для всех, как для тебя живут

Все истые строители Союза.

И коли бой за истину — держись,

Пускай она в пути тебе маячит.

Не бойся тлена, если любишь жизнь,

Пощады не проси при неудаче.

Ты в свет влюблен? Тогда и сам свети.

Не веришь в бога? Будь заместо бога.

Жизнь пережить — не поле перейти,

И впереди — дорога и дорога…

Мне порою мерещится чудо,

Будто юность вернулась, звеня,

Будто вновь я всесилен, — и удаль,

Как волна, подпирает меня.

Все, как прежде. Я смел и отчаян,

Снова жить мне в глуши, без жилья,

И дубок мой дырявый отчалил

От причала, где мама моя.

Вновь брожу я по тундре и рощам,

Позабыв и уют и вино.

Но стихи говорят: «Мы не ропщем,

Мы и сами бродяги давно».

Вновь заносит меня на болота,

На гольцы, где чернеют орлы.

Журавли мне роняют с полета

Позабытое мною «курлы…»

Песня синего моря и суши,

Тишину в наши уши пролей.

…И природа врачует нам души

С деликатностью мамы моей.

Века нового новые мерки,

Гул ракет на крутом вираже,

Но загадка рожденья и смерти,

Как и прежде, теснится в душе.

...Где-то в дымке веков и событий,

В спешном шелесте суток и лет

Отыщите меня, позовите,

Я не бросовый все же поэт.

У меня среди книг и книжонок,

В мешанине бумажной стола

Попадался и стих обнаженный,

И сердечная строчка была.

Я точил их частенько ночами,

Мой читатель, утраты терпя.

Чтоб в успехе они и в печали

Недокучно хранили тебя,

Чтоб в живой толкотне общежитий

Ты в ответ поклонился словам.

…Позовите меня, отыщите.

Может, я и понадоблюсь вам.